0
0
Откровенное интервью о карьере и жизненных перипетиях ведущего актера театра «У Никитских ворот» — Игоря Скрипко.
Интервью проводила: Мария Кузьмина
— Игорь, расскажите, пожалуйста, почему Вы выбрали профессию актера?
— Не было никакого выбора, на самом деле. Это не потому, что мне не дали его сделать, наоборот, предлагали пойти туда-сюда. Родители настаивали, чтобы я пошел по стопам отца на завод, в нефтепереработку, или по стопам мамы, в юриспруденцию, в полицию. Часть семьи, с папиной стороны, работает в нефтепереработке, на заводе в Сызрани. По линии матери – следственный комитет, еще все строители, помимо всего прочего. В общем, в семье у нас: строители, юристы, «следаки» и нефтепераработчики.
Я с детства занимался в эстрадно-вокальной студии, с 8-9 лет. В детском саду и школе пел, выступал на сцене. Все это было мое. Всегда ставил спектакли дома с сестрами, заставлял их играть, продавал билеты. Да, во мне артист и менеджер уживались (смеется). Костюмы делали, накладывали грим. Именно поэтому не было вопроса, куда поступать. Но сначала хотел пойти на певца, так как с детства любил петь. А когда пришло время получать образование, спросил у себя: «Куда же меня больше тянет?». Решил пойти в артисты. Долгая история. Для того, чтобы поступить на певца, нужно было иметь музыкальное образование, школу, например – у меня ее не было. И тогда мне показалось, что, если получу образование актерское, петь от этого не разучусь, а если пойду на вокальное, то вряд ли стану именно хорошим артистом.
— Когда окончили ГИТИС, Вы знали в какой театр пойдете служить? Почему выбрали именно театр «У Никитских ворот»?
— Конечно, нет. Я не знал, потому что вообще метил в РАМТ. Я учился у Алексея Бородина и хотел в РАМТ. Кстати, до недавних пор еще играл в нем. Во времена обучения, когда принимали участие в спектаклях, для нас артисты были небожителями, театр был вершиной искусства. Когда ты студент, и ты работаешь в театре своего мастера, конечно, это становится святым местом, за которое хотелось бы зацепиться, потому что тебе комфортно, там тебя знают, там тебе платили какую-то зарплату. Это твой художественный руководитель, твой учитель, педагог. И артистов ты знаешь. Такое парниковое место, в котором хочется оказаться. Так получилось, что я оказался в театре «У Никитских ворот» еще до окончания театрального института. Удалось переговорить с Марком Григорьевичем. Он сказал, что будет рад, если я к нему приду. Видимо, ему нужен был такой типаж. На следующий год, когда мы пробовались во все театры, Марк Григорьевич сдержал свое обещание. Он меня пригласил, даже сходил к Бородину и сказал, что хочет меня забрать, если тот не против. После одного из спектаклей Алексей Владимирович Бородин вызвал меня к себе на разговор. В тот момент я очень расстроился. Он рекомендовал пойти к Розовскому, так как его театр больше мне подходит, потому что он музыкальный. Мне, как поющему человеку, нужно идти туда — там я раскроюсь. Тогда Бородин сказал, чтобы я сходил и поговорил с Розовским. Я был расстроен. Не понимал. Мне был 21 год. Пришел к Марку Григорьевичу, он предложил мне список ролей, с которым я вернулся к Бородину. Он мне сказал, что, если я не приму предложение, буду дураком. И я согласился. Так сложилась судьба.
— В театре «У Никитских ворот» вас привлекла возможность музыкально реализоваться?
— Понимаете, я не могу сказать, что я был нарасхват. Но я понял, что меня рады видеть в театре «У Никитских ворот», да еще я не буду первые 10 лет носить ширмы, подносы и молчаливо ходить на сцене на третьем плане. А буду играть роль и развиваться. Это меня подкупило. Конечно, мне хотелось играть. Кому хочется до 40 лет быть на третьем плане? Никому. А тут режиссер заинтересован. Конечно, было важно, чтобы были музыкальные спектакли, чтобы была возможность петь, так как я это люблю. Сейчас думаю, что все очень правильно сложилось.
— Расскажите о Ваших ощущениях, когда пришли в театр «У Никитских ворот»? Захлестнула волна искусства?
— Я никогда здесь не был в студенчестве, не смотрел спектакли. Пришел в незнакомый театр, ознакомился с постановками. Смотрел разное. Что-то понравилось в большей или меньшей степени. Но мне показалось, что здесь с людьми умеют разговаривать, нет «дедовщины» среди артистов старшего поколения по отношению к молодым. Наоборот, очень молодежь любят. Вообще, этот театр молодой.
— Это заметно по труппе.
— Да, труппа очень молодая. Здесь, скорее, молодой артист будет загримирован и сыграет, условно говоря, Хамберта, чем будут искать артиста возрастного. Режиссер очень любит молодежь. Наверное, поэтому Марк Розовский до сих пор в потрясающей творческой и физической форме, потому что он в свои годы бегает, как мальчишка, столько энергии! Он успевает распекать, учить или, наоборот, хвалить, а также ставить спектакли и вызывать к себе в кабинет. А если он не был на спектакле, то всегда позвонит главным артистам и спросит: как принимали зрители, как прошел спектакль, как сыграли, все ли хорошо. Марк Григорьевич в отличной творческой форме еще и потому, что окружает себя очень правильно молодежью. Я почувствовал здесь сразу комфорт.
— Значит, действительно, правда, что театр жив пока есть такой художественный руководитель?
— Безусловно. Я вам скажу больше. Мы все понимаем, что Марку Григорьевичу не 18, не 60. Он человек в возрасте. И не знаю, что будет дальше. Но то, что сейчас у театра, совершенно точно, золотая пора — правда. Сейчас он звучит: выпускаются премьеры, сам Марк Розовский творчески в себе открыл не второе, не третье, а 20 дыхание – это точно.
— В этом году театр «У Никитских ворот» отметил 40-летие.
— Да. Недавно.
— В этом же году 10 лет, как Вы служите здесь. Получается четверть того времени, сколько существует театр. Как бы Вы описали это время, эти 10 лет? Что знакового произошло? Как изменились Вы?
— Я изменился кардинально. Пришел сюда не очень опытным. У меня была несовершенная речь, выпустился таким «птенцом». На сцене все делал нормально, но был не уверен и постоянно преодолевал себя. Розовский мне давал роли «на вырост», бросал меня в пучину актерских страстей. Выбора у меня не было. Например, нужно было «ввестись» на главную роль в спектакле за пять дней.
— И такое бывает?
— Да, конечно. Бывает два дня, а бывает один. Но одного дня у меня не было, у другого артиста так было. Я «вводился» за неделю, это тяжело, а уж меньше, я не представляю, какого это. За эти годы я стал другим: определенное положение занимаю в театре, что видно по ролям, стал опытным артистом, другим человек. Раньше был нетерпимым: был не сдержан, позволял себе то, чего сейчас не могу позволить в отношении и себя, и других людей. К профессии всегда было отношение – high level. Никогда не позволял себе ничего унижающего профессию и зрителя. Но я мог накричать на персонал за дело. Например, вовремя не принесли реквизит. Сейчас моя сдержанность не позволяет мне такого. Ой! А сколько раз мы с Марком Григорьевичем друг друга посылали «туда», обратно возвращались!
— Вас вызывали в кабинет?
— Конечно. У меня были дисциплинарные взыскания, выговоры и скандалы с худруком. Я мог грубо ответить, делал выбор в пользу другой работы, например. Сейчас делаю это заранее и деликатно. И могу объяснить, поговорить. Раньше мы могли друг друга не понять. Вели диалог на повышенных тонах. Сейчас я и его берегу, да и за 10 лет театр стал моим домом. И не хочется в своем доме нервничать. Хочу работать в удовольствие, а не скандалить. А вообще, конечно, театр изменился. Качественно вырос. Это видно по репертуару, по работе артистов, как работают службы театра и как принимает публика. Команда поменялась со временем, и это дало рост.
— Как уже отмечено ранее, на протяжении 10 лет вы работаете с Марком Григорьевичем. Немногим актерам удается сразу найти своего режиссера. Вам это удалось. Долго «притирались»?
— Да, удалось. Вообще, у Марка Григорьевича есть свои «любимчики», как и у любого режиссера. Марк Григорьевич любит артистов, и если ты его любимчик, если в тебе заинтересован режиссер, если он в тебя верит, любит и дает возможность, то здесь не идет речи о том, что нужно «притираться» к человеку. Он и так желает добра, и я в этом смысле ему очень благодарен. Он сложный, и я тоже, все мы такие. Да, он не в тренде, но он и не стремится быть в тренде. Кроме того, он последний «мастодонт», большой режиссер и худрук, который остался в стране. Он в абсолютно трезвом уме, поэтому «притираться» к человеку, который был изначально к тебе расположен, ждал год. Нужно работать. А если говорить с точки зрения репетиций, то есть вещи, с которыми я не могу мириться, и, естественно, говорю ему об этом. Конечно, бывают разногласия, но это рабочий процесс. Все по любви.
— Марк Григорьевич с самого начала поставил Вам высокую планку: «Игорь Скрипко сразу стал заметной фигурой в нашей разнообразной труппе, то ли еще будет! И в нашей труппе восходит новая звезда». Что вы чувствовали, когда поняли, что на вас лежит такая ответственность?
— Во-первых, этот текст я увидел намного позже на сайте, это было давно. Я воспитан в очень хорошей, одной из лучших, мастерских нашей страны (А.В. Бородина). И прекрасно знаю, что моя профессия, в первую очередь, это титанический труд. Почивать на лаврах, знать, что тебя тут любят, и ты восходящая звезда… нет! Артист, который занимается своим делом, ролями, и зритель его по-настоящему любит… он просто об этом не думает. Конечно, это приятно. Но не могу сказать, что я об этом думаю. Просто работаю.
— Говоря о титаническом труде. С какими трудностями может актер столкнуться в своей профессии?
— С большим количеством трудностей. Главная трудность для артистов – это то, что они хотят быть признанными, хотят, чтобы их любили, чтобы они нравились. Мы работаем на зрителя. И, конечно, классно и приятно, если твой труд оценен, потому что в театре не платят больших денег. Но артист работает зачастую не из-за этого, а из-за энергии, которая возвращается ему. Нам ежедневно приходится доказывать то, что мы достойны. А все почему? Потому что публика сегодня тебя подняла на пьедестал, а завтра, с таким же успехом, она тебя с него скинет, и ты должен каждый день выходить на сцену и доказывать, что ты достоин этого пьедестала, этой высоты. Не каждый с этим справляется. Мы прекрасно знаем о количестве поломанных судеб. Это стресс, постоянный стресс. Играешь какой-то драматический спектакль, ты плачешь, ты страдаешь, вкладываешься в это, выплескиваешь энергию, ты тратишься, ты можешь не восстановится, хочется снять стресс разными способами. Это может быть алкоголь. Очень часто это психологические проблемы, когда человеку просто не хватает моральных сил справиться: с нелюбовью или, наоборот, с признанием, славой. Также работа артиста – это огромное количество текста, постоянно нужно быть в физической форме, на репетициях могут жестоко что-то сказать, будут обсуждать. Мы же не 100-долоровая купюра, чтобы нас любили. Есть и травля, и конкуренция, и завистники, сплетники. Есть люди, которые будут радоваться провалам. О себе могу сказать, что это не так тяжело, я знал, на что шел. Работаю без выходных. Живу в таком темпе, и я абсолютно счастлив.
— А как вам удается жить без выходных? Как снимаете усталость, стресс?
— Другого выбора нет. Это мой выбор, так как я себе поставил планку, которую я должен держать, а также выполнять обязательства перед самим собой, семьей, перед своей жизнью и ипотекой (смеется). Уже иначе не могу жить. Скучно жить по-другому: без сцены, без проб в кино, без съемок, мероприятий, который я посещаю и веду, скучно без педагогики. Отдохнуть хочется, конечно. Стресс снимаю по-разному. Мне помогает спорт, сейчас даже на него нет времени. Квартирные дела занимают свободные часы. Еще музыка помогает, гуляю. Много хожу пешком. А иногда бокал чего-то – это единственный способ, чтобы уснуть, например. Это ни в коем случае не пропаганда. Например, отыграв «Лолиту», выплакав столько слез, играя нервный тик и какие-то проблемы, страдая, заикаясь три часа, естественно, организм перевозбуждается, и ты не можешь уснуть. Вообще, нужно стараться иначе, конечно, так как есть много историй, когда это кривая ведет не туда…
— Любите Москву?
— Люблю Москву, но Санкт-Петербург — мой самый любимый город. Работаю и там, и там. И когда приезжаю в Питер, то стараюсь ходить гулять. Начинал там, до Москвы, до Гитиса, год в Санкт-Петербурге прожил, учился.
— Есть некая связь? Тайная нить из вашего прошлого?
— Да, такая тайная страница истории, о которой мало рассказываю.
— Расскажите.
— Так получилось, что я довольно поздно определился с тем, куда хочу поступать. В Москве к тому времени уже закончились туры в театральные вузы, поэтому поехал в Санкт-Петербург, мама меня сопровождала. К слову, я тогда не поступил, слетел со всех факультетов с третьих туров. И ко мне подошла какая-то женщина по улице. А я «стекал по стене» в слезах на улице Моховая, возле театральной академии. Значит, подходит она ко мне и предлагает взять без конкурса, так как здесь я прошел на третий тур. Говорит, что нужно получить справку, и возьмут они без конкурса в коммерческий Балтийский институт. Он тогда назывался Балтийский институт экологии политики и права. Там был театральный факультет, где Петр Сергеевич Вельяминов, народный артист СССР, покойный нынче, царство ему небесное, был деканом факультета. Я понял, что это мой шанс зацепиться. Вернулся домой, папа сказал, что поступать нужно только на бюджет, так как в семье еще две дочери, и мы не богатые. А потом с мамой мы пошли во все комитеты, искать материальную помощь. В итоге учиться я поехал без денег, никто их не дал. Забавно так получилось…я приехал без денег в коммерческий институт (смеется). В деканате говорю, мол, давайте я получу студенческий билет, потом уже заплачу, мама привезет деньги. Они мне поверили, в итоге мама как-то уговорила папу, он взял кредит, чему был не рад. Мама привезла деньги, а я сломал тогда руку на мастерстве. И вот мы с мамой пришли к ректору с моей сломанной рукой. Она начала говорить: такая ситуация, трое детей, папа не поддерживает. Ректор все понял, написал на заявлении скидку 30 процентов на обучение. Мама смекнула, как надо действовать, она продолжила. Мол, какая тяжелая женская доля, и вообще, у нас огород, поросята, куры, гуси частный дом, рука сломана у мальчика, а он староста, к тому же еще и талантливый. И тогда ректор пишет: скидка 50 процентов.
Мама вошла в раж: я поддерживаю ее, в итоге, он написал без оплаты за первый семестр, а за второй сделал скидку 30 процентов. Я отделался легким испугом (смеется). Значит, проучился год, хороший курс. Но пошел дальше. Туда я поступил в 2008, уехал в 2009. Спустя время я приезжал, конечно, но не часто.
Я поехал с мюзиклом «Вий» на гастроли, была золотая осень, и я понял, что хочу здесь работать, а через неделю позвонили из театра ЛДМ и предложили играть. Так я там и играю, дважды в месяц приезжаю в Санкт-Петербург.
— Какое интересное продолжение Питерской истории. А могли рассказать, какие у вас любимые роли в театре?
— Вы знаете, очень люблю играть Моцарта в «Амадее», также мне близка роль Хомы в мюзикле «Вий». Думаю, что эти персонажи находятся в гармонии с моим характером.
— Может, вы ощущаете, что вы похожи на своих персонажа, а они на вас?
Я думаю, да. Потому что «Лолита» — это на сопротивление, хорошая работа. Но если говорить о любимом, то это то, что играть легче и приятнее.
— А как вы оцениваете свой типаж: герой-любовник, авантюрист, простой парень?
— Вообще, я авантюрист, конечно же. Абсолютно!
— И по жизни?
— Да. Мне кажется, так сложилось, что со внешностью героя-любовника, я без труда могу играть простого парня, но глобально, во мне сочетаются лицо героя и абсолютно характерное нутро. Я — характерный артист. И мне кажется, именно поэтому Розовский «юзает» меня по-разному.
— Если возвращаться к «Лолите» и к Марку Розовскому, давайте поговорим о Хамберте. Многие считают, в том числе наш главный редактор, что он насильник. Каков ваш Хамберт? Какой он человек? И стоит ли читать Набокова до посещения спектакля?
— На спектакль пойти уже, к сожалению, нельзя.
— Ну до того момента, как все это случилось.
— Читать Владимира Набокова нужно в любом случае, потому что это великая литература и великий автор. Что касается моего Хамберта, я говорю в спектакле, что я насильник, педофил, нимфоман, раскаявшийся грешник. Это все от его лица, но, вы знаете, моего Хамберта всем обычно жаль, потому что я играю не извращенца. Да, конечно, его поступки – извращенские, и его позицию я, конечно же, не разделяю в жизни, мне она непонятна. Но я все-таки играю человека мечущегося, человека нездорового, человека, знающего о том, что он нездоров. Он просто человек, который любит вот так и ничего не может сделать с собой. Он говорит ей, что его «сердце и разум полны чистой, бескорыстной любви», и он прав. Но потом говорит: «Да, я смотрю на тебя и представляю тебя под собой! Что мне делать с этим?» И в этом он тоже прав, и он не врет, так как одно другому не мешает. Он просто по-своему любит. Хорошо ли это? Если говорить о моральных нормах, конечно же, нехорошо. Но это нездоровый человек, посему его, конечно, нельзя допускать до ребенка, его нужно лечить, изолировать, но не в коем случае не показывать на него пальцем, избивать и публично оскорблять за это. Он нездоров, его нужно пожалеть.
— Непосредственно в романе у Набокова в первых главах объясняется причина «болезни» главного героя. У вас в спектакле данная тема опускается. Может быть, это и послужило причиной для появления некоторых негативных моментов, о которых вы упомянули ранее?
— Может быть, но у нас форма спектакля другая. Он «бульварный», «бродвейский», фарсовый, с дополнительными персонажами, которых нет в книге. Он во многом юморной. Много моментов, где мы сами над собой смеемся и, на мой взгляд, это плюс, так как хочется избежать некоторой скабрезности и пошлости, которая присутствует в произведении. В спектакле Хамберт сам над собой смеется, сам изгаляется и в шутливой форме объясняет, почему он такой. «Она для меня женщина. Вам кажется, что она ребенок, а для меня она женщина. Что я могу сделать с этим? Пока она будет оставаться такой, я буду ее любить, потом – посмотрим», – говорит он. Но когда он спустя несколько лет к ней приезжает, понимает, что по-прежнему ее любит.
— А вам тяжело играть такого персонажа?
— Очень! Я говорю, и у меня слезы на глазах наворачиваются. Выхожу на сцену, и мне физически приходится изгаляться над собой: я заикаюсь, у меня тик, дергаюсь. Еще и нужно обязательно поддерживать грим. Так как мне фактически рисуют новое лицо: делают седину, рисуют морщины, оттеняют, и чтобы это выглядело естественно, а не нарисовано, мне нужно своим лицом все это поддерживать, то есть постоянно морщиниться, чтобы это было более вычурно. Ты должен играть ситуацию, держать в голове свое отношение: играть, любить, переживать, страдать, более того, ты должен все время помнить про физику, заложником которой ты являешься. На последнем спектакле, во время самой сложной сцены, сцены объяснения с Лолитой спустя много лет, я понимал, что спектакль действительно последний и что, если он и вернется, то все равно видоизмененным, с поправками. Это уже будет другая постановка.
Тяжело прощаться с персонажем, ведь Хамберта я сыграл 21 раз. Да и сама постановка с каждым разом становилась более «живой».
— Давайте отвлечемся от столь мрачной темы и поговорим о чем-то более позитивном. Вас можно часто увидеть в мюзикловых постановках, но у вас нет профессионального музыкального образования. Каково это петь в подобной постановке на огромную аудиторию? Есть ли у вас преподаватели, наставники? Как готовят такого рода артистов?
— Я занимался вокалом с детства, оттуда мои навыки. В институте этим не занимался, поскольку в драматическом театре не преподают вокал. А сейчас я хожу к замечательному педагогу, частному вокальному коучу Дмитрию Грачеву, ученику Ларисы Долиной. Он сам в прошлом певец, раньше много выступал в составе шоу-группы, но не был в больших проектах. Я всегда занимался вокалом с женщинами, но сейчас осознал, что мне нужен именно педагог-мужчина, поскольку голосоведение мужское отличается от женского и мне нужно, чтобы педагог понимал меня, как самого себя. Занятие по вокалу – это как прием у психотерапевта.
— Если продолжать тему мюзиклов, известно, что российский мюзикл как жанр не так развит, нежели европейский или американский. Как нам это исправить? Какая искра нужна российскому мюзиклу?
— Я могу сказать, что мы не можем ровняться на американские мюзиклы, так как это их жанр, они в нем цари и боги. У них все круто поют, танцуют и играют. Это другой менталитет. Наш конек – драматический театр. Наша русская боль, русское страдание, русская душа – это развито и сидит в нас. Но стоит отметить, что отечественный мюзикл сейчас выходит на новый уровень, он развивается. Нам просто нужно готовить профессионалов. Благо, необходимые ресурсы для этого имеются. Надо работать. Я вижу, что многие артисты позволяют себе расслабуху. Ее не должно быть. Мюзикл — это жанр, не терпящий подобного.
— Здесь вы правы. Давайте перейдем на тему «Мушкетеров». По вашему мнению, почему сейчас становится популярной французская классика, например А. Дюма «Три мушкетера», и по ней выходят фильмы, спектакли, мюзиклы и т.д.?
— Дело в том, что мир идет по спирали. Все повторяется. Когда-то, много лет назад, был вал популярности, затем затишье и вот опять популярность набирает обороты. И так не только с «Мушкетерами». Мне кажется, что люди просто устали от нашей современной конкретизированной среды. Зритель хочет видеть классические костюмы, погружаться в атмосферу вечных тем: дружбы, любви, сражений и борьбы. Это темы, продиктованные временем. Весь мир борется. И это отражается как в искусстве, так и в сердцах людей.
— А как это отражается в душе у вас лично (Снова о «Трех мушкетерах»)
— Я очень похож на Д’Артаньяна. Я, как и он, приехал когда-то, нагло бился во все двери. На самом деле, не отличаюсь скромностью. Я очень наглый человек, и все это отмечают. Поэтому очень его понимаю. Я человек, умеющий дружить и понимаю, что своих никогда не сдам. Ношу в себе столько тайн о других людях! Я могу быть нетерпимым, могу не очень хорошо себя повести, психануть, хлопнуть дверью, но я обязательно вернусь и извинюсь. Людей никогда не подставляю и не пользуюсь своим положением, чтобы навредить кому-то. Тема чести мне очень близка.
— То есть это прям ваш герой, он похож на вас?
— Может быть не всем, но чем-то похож.
— Легко ли играть Д’Артаньяна?
— Легко, потому что играть особо не приходится.
— А какой фильм предпочитаете: советский или американский?
— Новый фильм я еще не смотрел, но слышал, что все хвалят. Нравится мне фильм 2011 года, где Миледи играет Милла Йовович.
— Вернемся к Д’Артаньяну. Многие не знают, что такой человек действительно существовал. Использовали вы информацию о нем?
— Нет, не использовал. Я просто не успевал, потому что параллельно готовился к роли Хамберта.
— Принимали ли вы участие в «зеленых» спектаклях?
— Конечно.
— Происходили ли с вами какие-то забавные моменты на сцене?
— Первый мой «зеленый» спектакль был в институте, когда мы играли «Кто он?» по Вуди Аллену. Я уже не помню, что там было. Конечно, подобные спектакли периодически бывают. Но на сцене профессионального театра — это часто не позволяется. В основном, это допустимо, если спектакль закрывается. Некоторая «зелень» была и в Лолите.
— Вы говорили, что преподаете в ВУЗе. Когда вы поняли, что готовы делиться знаниями, опытом и воспитывать учеников?
— Еще в институте, на четвертом курсе. Это все началось с того, что мне нужны были деньги, и нас пригласили работать в какую-то школу. Потом я познакомился с Анной Яшиной из актерской школы «Талантино», поработал там. Затем я осознал, что с детьми больше не могу и понял, что нужно переходить на взрослых. Я давно понял, что во мне есть эта педагогическая жилка, и сейчас работаю со взрослыми. Готовлю к поступлению, веду курс «Актерское мастерство для режиссеров». Это дело на самом деле неблагодарное, забирает очень много энергии.
— А как вы восполняете энергию после тяжелых занятий?
— Мне очень помогают пешие прогулки. Когда я жил в центре, гулял много. Сейчас живу подальше, но тоже в хорошем районе, и я гуляю, слушая классическую музыку. Иногда хожу на дискотеки, потанцевать, выплеснуть энергию.
— Любите ли вы окунуться в свои мысли? Понять, что произошло. Ведь мы живем в таком ритме, что нужно иногда остановиться и осмыслить, оценить некоторые моменты.
— Если честно, на это у меня попросту нет времени. Но вчера я зашел к себе в новую квартиру, посмотрел на все это и думаю: «Черт возьми, а 3 месяца назад здесь была разруха, как после взрыва, я думал, где найти деньги, и все это казалось мне неподъемным. Я не понимал, как это вывезти». А вчера захожу в неописуемой красоты квартиру, и думаю, неужели это все со мной? Как будто уже в другой жизни.
— Вам нужно поставить точечку в календарике с пометкой: «Вот сейчас я буду рефлексировать»…
— Безусловно надо, и я уже знаю, когда это сделаю. У меня есть 3 забронированных дня в Сочи, в горах, на Роза Хутор. Я каждый год езжу в горы, потому что они обладают невероятной энергетикой.
— Я вам желаю удачи со всеми вашими делами, чтобы все у вас получилось. А что вы пожелаете нашему изданию и читателям напоследок?
— Я желаю всем мира, гармонии с собой и своими близкими. Чтобы вам хотелось приходить домой, чтобы вас там всегда ждали, и чтобы вы занимались только тем, чем вы хотите заниматься. Потому что жизнь поневоле – это не жизнь!
